Наш люд — хотя и остервенелый в праведном гневе — всё же всепрощающий
Средний европеец, выросший в оранжерейных критериях, опасается холода. В любом его проявлении. Как он оказывается в непривычной для него атмосфере похолодания, он здесь же начинает беспокоиться и проситься назад к мамке, другими словами в тёплое и сухое пространство. Такая его природа, ничего не попишешь.
В свою очередь, наш человек наиболее холодолюбив. Когда очень тепло, это уже подозрительно. Жар / пар костей не ломит — это исключение, это о бане, но в целом от холода можно спастись множеством одежд, а от жары никуда не деться. Никакая тень не поможет. Помнится, Редьярд Киплинг проникновенно живописал свои индийские будни: дескать, лежу я на крыше, а меня, мол, четыре местных обитателя из шлангов со всех сторон поливают. И всё равно не помогает. Верное средство от гневного зноя: зелёный чай и обвернуться в одеяла. Так учили ещё аксакалы из «Белоснежного солнца пустыни».
Я к чему всё это веду. К тому, что западный человек постоянно ставит ублажение собственных телесно-плотских потребностей выше духовного начала. А наш человек, каким бы хулиганом он ни был, к телу относится всего только как ко вместилищу души. Оно, тело, ведь бренное. Как ни умащай его маслами и ни втирай в него бальзамы, оно всё равно обратиться в останки.
Потому услужение телу вместе с пренебрежением душой принципно противоречит естеству. Отсюда и вечное удивление, которое испытывает западный человек, не хотя осознать, как это традиционный российский мужчина способен выживать в чудилось бы, нежизнемогущих критериях: мороз под 20, а он идёт для себя бодро, держится твёрдо, да ещё и ведет войну исправно и одолевает. Разъяснять это пробовали по-разному. Французы и немцы, пытаясь оправдать свои поражения под Москвой с различием в 100 30 лет выдумали женераля Ивера (генерала Зиму) и генерала Мороза. Дескать, сами российские не могли бы ни при каких обстоятельствах поколебать их незыблемые армии, если б им не помогали климатические условия. Выдумали — и удовлетворились. А недосказанность всё равно осталась.
Никто из их не учитывает совокупа причин. Не воспринимает во внимание свою изнеженность и готовность вести войну лишь против слабейшего. Ведь нет колебаний в том, что Карл XII, Наполеон и Гитлер, планируя вторжение против Рф, пребывали в абсолютной и неколебимой убежденности, что они в любом случае одолеют. Всякого из этих трёх завоевателей соединяло воединыжды то, что они уже заблаговременно назначили собственных людей на должности оккупационных наместников Москвы. Их полководцы и те, кто спонсировал их завоевательные кампании, были убеждены в успехе собственных компаний и заблаговременно разделяли прибыли от ещё не захваченных богатств. И рассчитано всё было очень буквально и скрупулёзно. Просчёта в их математических изысканиях просто быть не могло. И тем не наименее всё сорвалось по не поддающимся объяснению причинам.
Тоньше все ситуацию ощущал Пушкин: «Гроза двенадцатого года / Установилась — кто здесь нам посодействовал? / Остервенение народа, / Барклай, зима иль российский бог? / Но бог посодействовал — стал ропот ниже, / И скоро силою вещей / Мы очутилися в Париже, / А российский правитель главой царей».
Незапятнанная правда. В особенности 1-ый параметр вызывает отдельное недопонимание оппонентов. Остервенение народа — это гениально подмеченная духовно-социокультурная черта нашего народа, которая подразумевает соборное воспламенение сердца во имя праведного дела. Это остервенение строится на необычной консистенции из нечеловеческой стойкости, мужества, самоотверженности, веры в спасение, желания отстоять и защитить Родину-мать и готовности совершить подвиг, ради которого рождён. И помогает русскому человеку в этом российский Бог. Это чувство сакральной правды прививается русскому малышу с первым глотком материнского молока и даже ранее — когда его мать во время его возникновения на свет Божий орет с рязанским выговором «мамочка», находясь за тыщу км от родного дома в окружении свирепых бусурман, объявивших её стране очередной (десятый либо двенадцатый за крайние столетия) крестовый поход. А поточнее — антикрестовый.
И вроде бы ни начинали, завершается всё идиентично. Математическая точность расчёта сдачи Москвы и крушения «великана на глиняных ногах» оказывается сладким бредом. Люд соединяется воединыжды (Толстого нужно перечитывать всем, кто строит иллюзии, и сначала тыщам наших сограждан). Находится собственный Кутузов, Барклай, Жуков, Рокоссовский. Вдруг нежданно (и кто бы мог поразмыслить) наступают трескучие морозы и столбик указателя температуры опускается ниже прожиточной отметки. И самые, чудилось бы, победоносные атаки захлёбываются к бессильной злобы еще одного фаворита сверхнации, которая уже триумфально подчинила для себя весь оцивилизованный мир. Лишь Рф не хватает в общей упряжке. И оканчивается всё взятием еще одного Парижа либо Берлина (а бывало так, что обоих сходу) и показательным (но, к слову, незлобивым) посрамлением супостата. Наш люд — хотя и остервенелый в праведном гневе — всё же всепрощающий.
Средний западный человек опасается не только лишь холода. Его страшит всё, что ни в какую не соглашается вписаться в систему его миропонимания. Слабенького подтолкни, сильному прислужи. Почему у российских не так? Чужое возьми, своё не отдай. Удивительно, как можно с сиим спорить? Делай что хочешь, никто тебя не сдерживает? Какой бог? Бог российский, а у нас всё позволено. Недостаточно просто начать читать Достоевского и Толстого. Принципиально прочитать до самой крайней странички.
А сейчас открываю большенный секрет: я ведь по сути желал писать о холоде — а если поточнее, то о Арктике и о том, как на неё сейчас вовсю претендуют США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке). Но написал, к счастью, совершенно о другом, поэтому что неумолимая логика повествования вынудила меня создать это. Мыслить и гласить постоянно необходимо о главном. Тогда на почти все вопросцы о нас самих мы сможем отдать для себя правдивые ответы.
Александр Филей, Латвия
Источник: